(←) предыдущая запись ; следующая запись (→)
В отличие от весны у меня сейчас совсем нет ощущения безнадёги. Скорее наоборот: сложилось полное понимание, для чего я тут нужен. И я вижу как многие близкие мне по духу люди из активистской среды качнулись в ту же сторону, будто мы оседлали какую-то общую волну.
У меня вновь появилась субъектность и чувство, что это моя страна, и она принадлежит мне. Да, мне придётся выцарапывать когтями власть над важными мне кусочками реальности, но это не проблема, а задача.
Война на меня действует парадоксальным образом. До начала войны я был в полном раздрае: настолько, что за неделю до её начала я решил, что пора-таки прибегнуть к психотерапии (да, суметь впрыгнуть в вагон отъезжающего поезда — это мой супер-скилл, всегда так делаю).
Но 24-го февраля мне резко получшело: стало понятно, что надо собраться и действовать, причём очень понятным способом: снимать валюту, готовить документы, оплачивать сервера и VPN-ы, искать билеты итд. На стресс я реагирую как кенгуру: я бью на бегу, но почти никогда не замираю. Шучу, что меня невозможно мобилизовать, потому что в стрессе я и так мобилизуюсь.
21-го сентября, когда стартовала мобилизация, мне как было хорошо, так и осталось. Всё просто встало на свои места и сделалось органичным. Окружающий мир стал более предсказуемым, потому что риски реализовались и перестали нависать дамокловым мечом.
Да, нервы у меня натянуты как струна и, вероятно, будут такими ещё приличное время. Но в резонансе с действительностью, наконец, очень чётко стала вибрировать та частота, на которой я работаю.
Есть расхожий штамп, что когда человеку сообщают о смертельной болезни, он начинает жить по-настоящему, на полную катушку. У меня всё примерно так и случилось — я как будто почувствовал, что же значит «по-настоящему». Но при этом, в отличие от больного человека, я отнюдь не считаю, что моя жизнь кончена. Напротив!
(6/n)